И СЛОВО ВЗЯЛ УКРАИНЕЦ

Даршан-джи и ты, сынок! Я хочу поведать вам лишь об одном эпизоде. Но сдается мне, он скажет об украин­ском характере больше, чем иной пухлый фолиант.

Говорят, глаза — это зеркало души. И, по всей вероят­ности, так оно и есть, когда человек жив. Но можно ли это сказать о глазах мертвого человека?

Ей было девятнадцать лет. Лариса была веселой и красивой девушкой. Жила она в «самом лучшем городе ми­ра», как гордо называют Одессу ее жители. У нее была са­мая лучшая мама в мире, ибо почти для каждого ребенка его мама — самая лучшая. Училась Лариса на втором кур­се одного из самых лучших институтов города. Словом, у нее было все, чтобы быть счастливой.

В одно прекрасное весеннее утро Лариса обнаружила, что ей не хватает ровно пяти минут, чтобы не опоздать к началу занятий в институте. Да, да, у нее было все, кроме этих пяти минут. А когда ты молода и полна энергии и уверенности в себе, почему бы не попытаться наверстать это потерянное время, почему бы не попытаться догнать и обогнать его? Она решила сесть в трамвай, но не на оста­новке, а на полном ходу, как раз напротив своего дома.

Пять минут ей больше никогда не понадобились. Она лежала на рельсах неподвижно. Ее голубые глаза, которые еще пять минут назад были такими выразительными, таки­ми яркими, такими живыми, навсегда застыли, недоуменно и мертво глядя в ослепительную голубизну неба.

Навсегда?

Безутешна скорбь матери. Глубоко и безгранично ее горе по погибшему ребенку, ибо все лучшее, что мать ле­леяла в душе своей, о чем мечтала жаркими девичьими но­чами, для нее было сосредоточено в ее Ларисе. И вот мать потеряла все, в единый миг став из богатейшей богачки самой нищей нищенкой.

Хотела бы она увидеть глаза своей дочери вновь улы­бающимися* вновь плачущими, вновь живыми? Врачи Одес­ского глазного института деликатно предложили переса­дить глаза ее дочери слепому человеку. И, несмотря на го­ре свое горькое, безутешное, она ответила «да».

Почему?

Она хотела, чтобы кто-то увидел мир, его краски, его безбрежность глазами ее дочери, глазами ее Ларисы.

Кто-то? Нет. Не любой. Она согласилась на пересадку глаз ее погибшей дочери только воину, который потерял зрение в битвах с нацистскими ордами, с теми черными си­лами, в боях с которыми были убиты ее муж и ее сын.

...Виктор потерял зрение, когда танк, командиром кото­рого он был, подбили враги на поле боя. Танк загорелся, в нем стали рваться снаряды. Десять лет сплошного мра­ка. Десять лет отчаяния. Десять лет страданий. Когда не можешь свободно ходить по улицам без палки слепца. Ког­да не видишь радостный восход солнца, которое, как гово­рят одесситы, «выныривает из моря». Когда не видишь улыбки или печали любимой. Когда никого и ничего не ви­дишь. Вечный мрак. Вечный?